Остон, "История чернокнижника"

[als7351]

Это эксперимент над окружающими. Выкладываю черновой, не совсем доработанный фрагмент из своего рассказа. Оригинальный мир, много лет мыслей... все, не могу ждать.И очень, очень хочу обратной связи.

Погода осенью выдалась небывалая – за теплым солнечным листобоем, словно созданным для доброго сбора и просушки урожая, пришел такой же ясный, сухой и очень холодный запустень. На лесничью неделю в один час поднялся ледяной южный ветер, и три ночи трепал окрестные леса и поля, срывал золотой убор с деревьев и ставни с креплений. Где-то говорят - так беснуется над землей обитающая в южных льдах нежить. Селянам до южных льдов дела нет, и сокрушительный ветер-запустень приписывают последнему разгулу ложащегося в спячку Хозяина леса. Поэтому же неделю осеннего равноденствия на Гивинской равнине веками зовут лесничьей неделей. Утих запустень так же быстро, как и занялся. Ночью, глубокой настолько, что не спят только молодожены да недужные старики, гуляющая за окном холодная сила в последний раз вздохнула, хлопнула сорванным плетнем и окончательно улеглась. А с утра деревня начала последние приготовления к зиме.
Мало кто рискнет идти в лес на лешачью неделю. Особо суеверные даже за околицу выходить опасаются. Духи в это время беснуются, или Хозяин, а угодить под падающее дерево не хочется никому. А после прошедшей стихии в лесу хорошо. Пустынно и очень тихо, лишь длинные яркие тени покачиваются вслед за оголенными деревьями.
Именно после запустеня хорошо выкапывать лечебные коренья и обдирать с поваленных осин и берез кору на отвары.
Сабир вышел из дома еще до рассвета, не затягивая со сборами. Есть свои маленькие преимущества и в жизни старого деревенского фельдшера: одинокий дом на отшибе перед уходом бессмысленно и даже опасно топить, в еду на старости лет сгодятся пара картофелин, яйцо и горбушка в сумке, а спят старики мало. Минусы у старости тоже немалые. Окрестный лес Сабир знал как себя еще мальчишкой, давно уже расставил не один десяток вешек и заприметил травные места, однако на поиск десятка видов корней и очистку пары осиновых пеньков пришлось потратить почти целый день. К избушке Сабир шел вновь в сумерках, понадежней налегая на посох и из последних сил уговаривая себя не садиться прямо на землю. В глазах слегка плыло, и темное пятно на завалинке Сабир сперва принял за забытый мешок. Не было на этой завалинке мешка, откуда он, да и зачем? В десятке шагов от родной двери оказалось – никакой не мешок, а чернявый мужчина в темной одежде сидит, голову к ногам свесил.
С первого взгляда заметно – не из деревни, своих односельчан фельдшер наперечет знал. Откуда будет, как добрался до деревни в лешачью неделю? Сабир наскоро скинул котомку и мешки на крыльцо и наклонился к пришельцу.
- Ты кто будешь и откуда, человек? Заболел, или помощь кому нужна? Эй!
Поднял голову пришелец только после основательной встряски. Осунувшийся, глаза в стороны, белый как покойник. Ну и видок.
- Аэ? Рамил, дай посидеть… я доделаю, потом.
Щека у парня просто полыхала. Лихорадка как есть, и не первый день идет. Вот и бредит уже.
- Нашел где рассиживаться, в дом давай заходи, - вздохнул Сабир и сгреб болезного за куртку. Поднялся на ноги пришелец с трудом и тут же едва не опрокинул самого Сабира, но до двери добрался почти сам. На входе в дом старый хозяин и гость едва не сшибли собой ларь и стол.
- Куда шатаешься, на лавку давай, - вновь вздохнул Сабир, плюхаясь у той же лавки прямо на пол, перевести дыхание.
Плохо, плохо быть старым. На улицу опустилась темнота, особенно глубокая по случаю поздней осени, а котомка все так же лежит на крыльце, и свет не зажжен, и надо топить печь, и смотреть этого непутевого. Молодой уже сто раз бы обернулся, а старый Сабир сидит и встать не может.
Хорошо проконопаченный на зиму дом хранит тепло лучше чистого поля, даже если этот дом не топили с прошлого вечера. Да и морозы еще толком не ударили. К тому времени, как заготовленная у печки растопка превратилась в огонь, лампа была разожжена, а котомки затащены в дом, болезный успел пригреться на лавке и заснуть.
За окном нарождающаяся Аобрисс поднялась над обнаженным лесом и расписала серебристую землю сине-черными тенями. На огне медленно грелись вчерашняя картошка и котелок воды. Сабир привалился спиной к столу и рассматривал нежданного соседа.
Молодой, самое большое лет тридцать, не очень высокого роста и худой. Лицо чисто по-северному аккуратное и тонкое, без единой приметной черты. Как есть северянин, пригляделся Сабир. Щетины на подбородке не было, хоть вид и запах у болезного были такие, какие положены человеку, с неделю мотавшемуся по лихой глуши, да с лихорадкой. А одет ведь просто, но дорого, и пряжка на дорожной сумке зачарованная закреплена. Это добро, можно будет приличную плату за лечение взять. Но что ты за человек такой, сунувшийся в путь на лешачью неделю?
Не успел Сабир перевести дух и додумать мысль, как вода закипела. Это добро, болезный, тебе будет горячий отвар, а мне горячий сбитень из клюквы. Кашляешь ты немилосердно, так что чабрец в кастрюлю совсем не помешает. Сюда же готовый осиновый отвар, тысячелистник, мать-и-мачеха и горсть брусники. Жаль, вытяжка прополиса вся разошлась по больным, надо будет до пасечников дойти, у них этого добра по осени с избытком. Травяное варево быстро закипело вновь, теперь пусть потомится немного. Какой там у тебя пульс, болезный? Слабый и быстрый, кто бы сомневался, и кожа все так же горит. А кровью от тебя, во имя двух лун, почему несет?
Нелегко стащить куртку с сонного тела, даже если жизнь в этом теле непонятно как теплится. Пока Сабир примеривался, как удобней усадить болезного, тот наконец очнулся, недовольно замычал и попытался дернуться.
- А ну, тихо тут. Резать я тебя не буду, садись давай, надо тебя раздеть.
Парень поморгал глазами с самым осоловелым видом, но просьбу выполнил. В четыре руки куртку (слишком легкую, между прочим, для нынешней погоды) и рубаху с кровавым пятном сбоку удалось стащить в два счета. Кровь, как оказалось, натекла с совершенно пустяковой ссадины. Даже перевязывать нечего, грязь стереть и будет. На плечах и груди, помимо ссадины, багровела пара еще более пустяковых синяков, а в остальном костлявое тело было на зависть здоровым, даже холеным. Лицо – не обветрено, волосы густые и блестящие, ладони мягкие, светлые ногти аккуратно опилены. Одаренные, даже небогатые, много внимания уделяют своей внешности.
Осмотр болезного занял куда меньше времени, чем его попытки застегнуть рубаху. Сабир тем временем нацедил из кастрюли отвару и впихнул кружку в трясущиеся руки.
- Пей давай, пока опять не заснул.
- Спасибо, дедушка. Ты меня сюда привел? – засыпать парень, впрочем, даже не думал, наоборот стал смотреть куда осмысленней, и кружку мимо рта не проносил.
- Пей давай, сказано. Вышел к моему дому ты сам, я только внутрь завел. Ты сидел на завалинке с лихорадкой, если я тебя такого дальше отпущу – точно помрешь.
- Добрый ты человек, дедушка. А непогоду переждать не позволишь? Я отблагодарю.
Место сельского фельшера исправно кормило Сабира вот уже много лет, но и шиковать было не на что, так что плату он и сам собирался требовать. И даже чуть побольше, чем с односельчан. Когда болезный на ноги поднимется. С другой стороны, даже если бы на завалинку сегодня вечером принесло не Разделяющего Поток, а бобыля Нуртилека, знаменитого на всю округу пьяницу и шизофреника, у деда не хватило бы духу развернуть бедолагу на улицу.
- Потом посмотрим на твою благодарность, а пока скажи – как звать-то тебя?
- Айрелен. Отвар у тебя хороший, жаль прополиса не хватает.
- Это да, весь вышел. Картошку будешь?
Картофелину Айрелен сжевал без особого рвения, по стенке дополз до своей сумки и вновь задремал на лавке, не тяготясь отсутствием одеяла и подушки. За окном один за другим гасли огни соседних домов и ушла за крышу Аобрисс. Сабир немного потоптался по дому, раскладывая дневную добычу на просушку, плеснул в лицо водой и тоже завалился спать.
***
За ночь жар у Айрэ только усилился. Сабир вздохнул и оттащил-таки болезного, так и не пришедшего в сознание, до соседней комнаты, которая всей деревне заменяла больницу. Там, на лавке и запасном тюфяке, Айрелен и пробредил следующую половину декады. В сознание приходил хорошо если раз в день, и то лишь чтобы попить и доползти с помощью Сабира до ведра в сенках. Спасибо хоть под себя не ходил. Сабир невозмутимо вливал в болезного лечебные отвары и порошки, даже не приводя в сознание, не очень настаивал с едой, на которую Айрелен в моменты прояснений смотреть не мог, и ждал. Дождался криза почти вечером шестого дня. Болезный пропотел насквозь, три раза чуть не упал с кровати, стал выкашливать из себя мокроту и наконец уснул вполне здоровым сном. Сабир облегченно вздохнул. Дышал лесной приблуда все эти дни чисто, без хрипов, значит воспаление так и не спустилось в легкие. Разделяющие, конечно, ребята крепкие, но легочная хворь коварна. Забьет легкие гноем – и даже в лучшем городском госпитале из-за грани не вытянут.
- Здравствуй, дедушка… ты извини, похозяйничал в твое отсутствие.
На восьмое утро Сабира с утра вызвали к роженице, понимай – старая Мыскал, сама семерых выносившая и еще невесть сколько в свет принявшая, с родами не справилась. Мальчишка появился на свет уже после обеда, и неизвестно еще, сколько проживет, по надвигающейся зиме, с лихорадящей матерью да недоношенным… дома Сабира ждала теплая печка, чайник на плите и Айрелен, кутающийся в одеяло и жмущийся к той же печке. Вид после долгой лихорадки он имел самый жалкий, но смотрел бодро.
- И тебе поправляться уже. Дров сколько истратил? – Сабир давно уже не возвращался домой вот так, к уютному очагу и теплому ужину. Молодец, приблуда, удружил.
- Три взял. Я примерно в середине дня проснулся, хотел тебя дождаться, но не вытерпел. Еду не брал, просто греться поставил.
- Значит со мной возьмешь, - сделал вывод Сабир, доставая с полки две миски и ложки. Порцию Айрелена развел кипятком, а то живот еще прихватит, после болезни-то. В этот раз болезный отказываться не стал, вежливо кивнул и стал неторопливо ковырять еду ложкой.
- Дедушка, а сколько я в бреду пролежал? – разродился Айрелен спустя половину миски каши.
- У меня ты восьмой день, а сколько и в какой чаще валялся – не знаю. Как и откуда ты пришел до нас в лешачью пору?
- Какую-какую пору? Дедушка, какое сейчас число? - нахмурился Айрелен. И из какой берлоги вылез такой, всем понятных выражений не знающий?
- Число – одиннадцатое запустеня, а ты мне зубы не заговаривай. Откуда родом, как добраться до нас смог? – нахмурился и Сабир.
- Шестое альфибила… - пробормотал болезный и уткнулся в миску, не торопясь отвечать на вопрос. Ну и ладно, помолчи немного.
Атанийским календарем, старым предком нынешнего государственного, сейчас пользовались только уроженцы Закрытых островов и жители Старого Севера, в основном самые ученые. Внешность у болезного Айрелена была как раз типичная для тех мест, а речь – чистой и вежливой. Далеко же от родины ты оказался, парень.
- Дедушка, а позволишь у тебя около месяца прожить? За лекарства и постой я заплачу, - Айрелен заговорил вновь, когда Сабир уже отправил свою тарелку в таз для посуды и поставил завариваться травяной сбор.
- Вот ответишь как сюда попал, тогда и решать буду. Ты северянин? И салгах-сургал, верно?
- Как попал… с Переходом ошибся. Я работаю довольно далеко от родных, декаду с небольшим назад собрался навестить, поторопился, и вот. Зря понадеялся на свои силы, высшая магия мне плохо дается. Оказался в поле на краю леса, вокруг полная глушь. Каким-то чудом вышел к речке, по ней и дошел до вас. А примерно на второй день у меня началась лихорадка, и дальше я помню плохо.
Трава, она не стебли северной болтушки, которую размалывают в пыль и кипятят, траве настаивается быстро. Сабир неторопливо помешивал варево. Айрелен разливался певчей птицей и, кажется, собрался прощаться с остатками совести, если она у него была.
- А родные тебя искать не будут, пока ты у меня на месяц осядешь? Да и старшой твой, поди, рад не будет отлучке работника, а?
Северянин мрачно вздохнул из-за полной чашки.
- Нет у меня уже две декады старшого, дедушка, как и работы. Не можешь пустить на постой – так и скажи, не пропаду. За лечение спасибо.
- Стало быть, безработный одаренный… - протянул Сабир больше для себя, и осадил северянина, зачем-то подорвавшегося со своего места, даже не докончив питье, - а ну, сел. Садись, кому говорю, непутевый. Рассказу я твоему не верю, но с твоим здоровьем ты отсюда никуда не пойдешь еще самое малое декаду.
На Сабира Айрелен уставился подозрительно и не очень доверчиво. Пожалуй, разделять мысли он умел еще хуже, чем подчинять себе пространство, иначе бы давно все понял.
- Третий раз говорю, непутевый, садись.
- Спасибо, дедушка… - привалился к печке северянин.
И дни потекли своим чередом. От прямых вопросов о своем прошлом Айрелен уворачивался как только мог, но кое-что про своего постояльца Сабир понять смог.
Парень действительно был не из тех салгахэ, которые видят собеседника насквозь и предугадывают любое движение души. Чем лучше себя чувствовал – тем ясней было заметно, что человеческое общество ему неприятно. Сабиру отвечал вежливо, но односложно и предельно расплывчато. От посетителей забивался в дальний угол, за теплую печку. Дня через три Сабир сумел вытянуть из Айрелена, что работал подобранец в больнице – готовил лекарства, осматривал умерших, упокаивал нежить. Как и все обладатели классического образования, немного заговаривал стекло. Здесь оказался потому, что поругался с начальником. Лицо Айрелен контролировал плохо, и по нему было заметно, что одними словами дело не закончилось, вот и рискнул слабый салгахэ подчинить себе пространство.
О семье Айрелен рассказывал еще меньше, чем о работе, и с еще большим неудовольствием. Обычные государственные крестьяне, обрабатывают поля в одном из городков Старого Севера. Отец, наполовину атейнери, мать, две старших сестры. Дар у Айрэ пробудился в двенадцать лет, тогда же он уехал в самую недорогую магическую школу в округе, и больше с семьей не пересекался никак.
Салгахэ – живучие ребята. За неполную декаду лихорадки от стройного Айрэ остались одни мрачные глаза да копна смоляных волос, а ходил подобранец по стеночке, но температура у него спала за день, за три – прошло воспаленное горло и заложенный нос. Два дня подобранец отсыпался, нормальным здоровым сном, делая перерыв только на еду и пару кругов по дому. Утром третьего сел разбирать запасы на зиму вместе с Сабиром, в тот же вечер помог нагреть воды, большую часть которой на себя и извел, с явным наслаждением.
И дни текли своим чередом. Ушел в ближайший город поезд, на большой лунный оборот отрезав деревню от всего мира. Выпал первый снег.
С предыдущего места работы и жизни Айрелен сбежал, предусмотрительно забрав все свои деньги, небольшие по меркам большого города, но вполне достойные, если вы спросите таежного фельдшера, в чьих родных краях все еще жив натуральный обмен. За время болезни парень отплатил по чести, а потом уговорил Сабира приютить его на некоторое время. Сошлись на том, что парень будет помогать Сабиру по работе, если уж умеет, да сам платить за еду.
И дни текли своим чередом. Первый снег полежал и растекся слякотью под последним теплым солнцем. В сумке у запасливого Айрэ лежал толстый свитер, пара смен рубашек и брюк, ну а самое ценное – моток прочной бечевки, граненые бусины, белые хрустальные и масляно блестящие, черные касситеритовые и памятные кристаллы. Черно-белые украшения из заговоренного стекла все еще были редкостью в южной тайге, не так уж и просто достать качественный, заводской обработки, материал. На десяток поселений окрест заговаривал стекло Мунабыр-сулг, выпускник Ай-Экмады, Верховный боной (шаман – прим. авт.) и просто друг Сабира. В бытовых заговорах на юге традиционно использовали слюду и шпат, в последнее время – колотое оконное стекло. Амулеты выходили несравнимо слабей, но и дешевле.
Красивые, очень симметричные и дорогие бусины, собранные дрожащими от слабости руками в сложные узоры, обеспечили Айрелену зимние унты, старую, но целую и теплую кухлянку, которую уже успели поносить трое сыновей Мыскал, а также теплые штаны. Пока погода позволяла, и северный подобрашка ходил в собственных ботинках на толстые носки, а спустя декаду Айджамал связала ему варежки, шапку и отдала широкий шарф в обмен на согревающий амулет для мужа, как раз собирающегося в тайгу.
На полустанке, где в лучшие дни собирается под сотню, а в осенний охотничий сезон может остаться всего пара десятков жителей, каждое новое лицо как на ладони.
- Нет у меня ни дома, ни родных, - без зазрения совести качал головой Айрелен в ответ на дежурные вопросы. Последующие вопросы разбивались о прямой, тяжелый и очень многозначительный взгляд. Лесной подобрашка в лес и вернулся, изо всех невеликих сил шуршал по хозяйству и к людям вылезал только чтобы разнести лекарства. Молодые и здоровые ноги стали большим подспорьем Сабиру.
Как оказалось, в травах Айрэ действительно смыслил. Умело разделывал коренья, вываривал кору. Мрачно рвал себе черную косу из-за недостатка спирта, на котором можно было бы делать отличные настойки. Намешал твердой рукой питательную среду из костяного бульона и пивного сусла. Сабир только за голову схватился, но через несколько дней в бутылке появились первые прожилки серебряной плесени, ценящейся едва ли не больше, чем чистое хрустальное стекло.
- Вот высеются у тебя побочные штаммы… как от фруктовой гнили избавляться будешь?
- Сам ты фруктовая гниль, дедушка! – взвился подобранец, - я эту линию уже четыре года получаю!
***
- Айрелен-сулг, нужна ваша помощь.
Оранжево-янтарная ущербная Эйрисс высоко стояла над обнаженным лесом и рисовала на свежем золотистом снегу угольно-черные тени. Темная луна, темное неверное безвременье, постепенно проваливающееся в зимнее забытье. Запустень уступал дорогу нечистеню, и вот так спокойно гулять по лесу в ночь мог только салгахэ.
Турсубай, старший из трех учеников Мунабыра, в его отсутствие ведущий дела, вошел без стука. Изнутри Сабир никогда не закидывался, на случай срочного вызова.
- Точно моя, не Сабира? К роженице меня отправлять бесполезно.
Ранние сумерки давно уже уступили место иссиня-черной ясной ночи, миновал ужин. Айрелен следил, как расслаивается жир, который завтра пойдет на мазь для больных суставов, украдкой потирал глаза и уже прикидывал, не оставить ли ему грязный котел до завтра в растворе пенного корня и щелока.
- Да какая роженица, двойное убийство, - Тусурбай, не привыкший к возражениям, по-хозяйски снял с гвоздика куртку и кинул ее в Айрелена, - у меня два тела, которые вот-вот встанут, а времени прошло столько, что я не могу ничего прочесть! Вы – единственный в округе салгир-ухэл, вам и работа.
- А не вы декаду назад выспрашивали, за что меня уволил предыдущий начальник? – рукав куртки едва не угодил в котел, что настроение Айрэ не улучшило. Как и все мастера посмертного мира, он терпеть не мог насильственные смерти, тем более в такую скверную ночь.
- Уже вижу, за что!
- Так, салгахэ, идите уже! – положил конец вяло разгорающейся ссоре Сабир, - Айрэ, жир завтра соберем, а воду я тебе на печку поставлю, сам дальше разберешься.
Айрелен, сильно сомневающийся, что будет в состоянии искупаться после близкого знакомства с двум истерзанными насильственной смертью душами, мрачно буркнул что-то, но все же стал натягивать куртку и заматываться в шарф.
Шли через все поселение, за железную дорогу. Чем дальше от цивилизации и ближе к полярному кругу, тем весомей вторгается в обыденную жизнь потустороннее. Таежные охотники, как их предки века назад, оставляли соль Хозяину леса, боялись злого южного ветра, и не выходили в ночь ущербной Эйрисс без веской причины. Улицы были тихи и темны, лишь защитные узоры из свинцовых белил отражают лунный свет и горят прямоугольники окон.
Морг располагался почти в глухом лесу, за рядом железнодорожных складов. Изначально он тоже строился как сарай для необходимого оборудования, но быстро стало понятно, что растущему вокруг железнодорожной станции поселению необходим морг. Полоса грязно-серой земли с ошметками жухлой травы недвусмысленно показывала путь нехитрых волокуш, на которых братья Шанчуны и привезли тела. Трое охотников устроились при входе, на штабеле испорченных шпал. Холодную улицу и дурную луну они явно считали менее дурными, чем компанию покойников.
- Тусурбай-сулг, хоть младших домой отпустите, мы вам все выложили.
- Мне бы не хотелось работать при посторонних, - Айрелен смотрел уже деловито-холодно, отстраненно, так, как умеют повелители смерти.
- Действительно, идите отдыхать. Я вас и завтра найду, - кивнул Тусурбай, отпуская братьев. Охотники, начавшие уже нервно коситься на чужака с холодным взглядом и высокомерной речью, растворились в ночи мгновенно. К зловещему зимовищу они вышли половину декады назад, в середине дня. Остаться в отмеченном плохой смертью помещении на ночь не решились, за остаток светового дня сколотили из наломанных веток волокуши, рано утром выдвинулись в путь и с тех пор почти не делали остановок, так спешили. Конечно же, сейчас им больше всего хотелось к семье, в тепло.
Электричества в помещении не было, и Тусурбай засветил стоящую у порога старую масляную лампу. Мягкий оранжевый свет бросал на голые стены густые тени, играл бликами на кристаллах защитного контура и чуть скрадывал неприглядность лежащих в самом центре помещения тел.
Здесь было почти так же холодно, как снаружи, но хотя бы не дул ветер – морг был хорошо проконопачен. Пол – целиком залит бетоном, и сам Мунабыр при строительстве вмуровал в вязкую массу стеклянные пластины и рассчитал путь свинцовой проволоки между ними. Два параллельных контура поддерживали в помещении постоянную минусовую температуру и служили границей между миром живых и миром мертвых.
- Материал качественный, - пробормотал Айрэ, первым делом опустившийся на колени, проверяя надежность защиты, - Тусурбай-сулг, расскажите об этих людях. Кем они были при жизни, как нашли тела?
Лампу Айрелен забрал у Тусурбая не спрашивая, с непререкаемо уверенным видом. Боной, вершитель судеб своего небольшого поселка, посредник между людьми, защитник от материальных угроз, в царстве мертвых чувствовал себя немногим уверенней, чем простые охотники. Одаренный, он явно видел, как успела исказить плохая смерть это помещение. Салгир-ухэл между тем скинул тяжелую кожаную куртку, закатал рукава свитера и медленно двинулся вокруг тел, проводя осмотр.
- Авартис Эверджас… тьфу, язык сломать можно с этими горняками…и Турманил Саттанжер. Геологи-разведчики, к нам целая экспедиция приехала в середине расцвета. Они разбили основной лагерь за двести километров к югу, у истоков Чартыш-суль. У нас закупили крупы и соль, встали у истоков Чартыш-суль, я сам утверждал маршрут и советовал им проводников. Там болота, граница тундры, богатые запасы торфа и метана. Геологическая экспедиция…
Тусурбай украдкой потер виски. Искаженный плохой смертью, эманациями искалеченного сознания Поток давил на него. Удушал, как поднесенная к носу ватка хлороформа, туманил мысли.
Айрелен слушал с абсолютно непроницаемым лицом, как запись давно знакомой песни.
- … да, геологи, горные инженеры, специалисты по горючим полезным ископаемым. Искали торф и природный газ. А два больших оборота назад Турманил нашел в балластной породе следы олова. Южногородская Академия Наук за эту новость схватилась обеими руками, срочно вызвали сюда специалиста по рассеянным элементам, - Тусурбай указал ладонью на более высокого мужчину с кудрявой рыжей бородой, кряжистого и широкоплечего, как большинство демейнери. Авартис. Типично деменийское имя, типичная внешность.
У Турманила лицо было более широким и круглым, забранные в небрежный хвост волосы – каштановыми и прямыми. Типично южная, лесная внешность, не такая изысканно-утонченная, как у северяника Айрелена, но однозначно приятная.
При жизни геологи были подтянутыми и жилистыми, привычными к долгим пешим переходам с грузом. На ладонях – характерные мозоли от отбойных молотков и лопаты, у Турманила на запястье - старый ожог, вероятно, от костра. Четверо суток на морозе не дали телам испортиться, но придали коже жутковатый синюшный цвет. Запаха не было – пропитавшая одежду кровь успела застыть черной, неровной маслянистой пленкой. А было ее немало.
- Смерть от кровопотери, глубокие ножевые ранения. Наступила за двадцать два часа до обнаружения. Вскрытие в имеющихся условиях невозможно.
Авартиса смерть застала явно в помещении, он был без куртки, в одном теплом свитере. Все тело, от ног до шеи, было иссечено порезами, самые глубокие из которых доходили до кости. Айрелен снял с головы покойника покровный плат – лицо даже в посмертии было искажено. Глаза почти вылезли из орбит, рот перекосило налево. Турманил был одет теплей: криво, не на каждую пуговицу застегнутая куртка, шапка, даже одна рукавица. Чтобы понять причину смерти, Айрелену пришлось расстегивать задубевшую кожу – на животе чернело два кровавых пятна, проступивших через наскоро намотанную повязку из рубашки.
- Вскрытие не требуется, определите обстоятельства смерти. Турманил и Авартис отделились от основной группы, в последний раз вышли на связь две декады назад, предупредили, что немного сбились с пути, а у рации сломалась антенна, но ситуация штатная. Не выходили на связь две декады, даже в эфире не появлялись, а теперь их нашли... Турманил ушел от зимовья, его нашли в соседнем овраге.
Тусурбай то и дело, сам того не замечая, тряс головой, пытаясь отделаться от смертной пустоты. Мрачно потер глаза. Одним лишь усилием воли удержался, не лег на пол. Ему, повелителю материального мира, тонкому знатоку тайги и защитнику своего поселения, была почти невыносима близость дурной смерти.
- Айрелен-сулг, я жду на улице.
- Где орудие убийства? – голос разделяющего смерть был монотонен и отрешен.
- Обычный кухонный нож, я его опечатал. Ничего полезного оттуда не извлечь… - говорил боной уже от двери, до которой добрался нога за ногу, кругами.
Для Айрелена мрачного голого помещения уже не существовало.
Лес и свист ветра, пустота, крутящая тьма… Бесконечный лес, без единой искорки света, древняя густая чаща, смыкающаяся над головой. Мертвые деревья сплетаются с живыми, ноги вязнут в густом мху, проваливаются между вздыбившихся корней… От переплетения ветвей нет спасения, они хлещут по лицу, царапают глаза, цепляются за рукава. Здесь ветер бессильно завывает в оголенных кронах, швыряется ветками, но не в силах долететь до самого низа. Здесь разгоняет сумерки неверное свечение древесных грибов. Здесь мертвые стволы заплетены лишайником, свисающим с веток зеленовато-серыми косами.
Ветки тянутся, ветки душат, от веток нет спасения…
Мох прорастает сквозь кожу, в ушах – пронзительный скрип вековых стволов, ноги деревенеют, в легких – стылая болотная вода…
Прочь, прочь, к свету, к зимнему холоду, под бледный свет дурной луны!
Пусть будут ночные кошмары, кошмары – это хорошо, кошмары снятся живым!

Живой сидел в изголовьи у мертвых, вновь накрывшись курткой от холода и крутя в пальцах прямоугольный кусок стекла в свинцовой оплетке.
Айрелен спешил вытащить и запечатлить то, что осталось от чужой памяти после нескольких суток посмертия.
Живое сознание, сильные эмоции, преобразовывают окружающий мир и оставляют след в Потоке. Живая органическая материя, переменчивая по своей сути, плохо подходит для фиксации Потока, но даже с нее, как с засвеченной фотопленки, можно уловить в посмертии самые сильные эмоции. Порой такой отпечаток обладает силой, вновь затрагивающей Поток, который начинает преобразовывать мертвую плоть. Так и получаются уйлинэ, беспокойный дух.
Геологи погибли плохой смертью, в неподходящем месте и в неподходящее время. Зимовье, в котором они остановились, раньше принадлежало салгахэ, и Поток до сих пор пропитывал округу. В неверное переходное время в лесу чего только не примерещится. Авартису не впервой было ходить по тайге, но он все же попался в ловушку Хозяина леса. А дальше замкнутый круг подпитывал сам себя: Поток откликнулся на бредовые образы, вновь и вновь подстегивая одурманенное сознание галлюцинировать. Угасшее сознание оставило за собой образ настолько мощный, что он подпитывал сам себя, а не рассеялся вместе со смертью центральной нервной системы. Немалого труда стоило сохранить в этом водовороте болезненных образов ясный ум.
Смерть Турманила и вовсе была результатом несчастного случая. Свои раны он получил, пытаясь отобрать у напарника нож, а когда пришел в себя – поспешил перевязаться и попытаться уйти из опасного, отмеченного дурной смертью места. В менее пропитанном Потоком месте его сознание бы уже рассеялось, ушло в естественное посмертие, но здесь и сейчас геолог все еще жаждал выбраться, спастись, прийти к людям…
Салгах-ухэл сидел неподвижно, словно языческий идол, лишь дрожали ресницы над полузакрытыми, видящими чужие воспоминания, глазами да шевелились губы. За стенами морга Тусурбай, устроившийся на все тех же старых шпалах и плотно закутавшийся в куртку и шарф, провожал застывшим взглядом медленно выходящую из-за леса Аобрисс. Неверный, кроваво-оранжевый, и холодный, подобный свежевыпавшему снегу, серебристый свет двух светил успел смешаться, прежде чем Айрелен с резким хлопком сомкнул ладони, завершая запись.
- Я исполнил вашу просьбу, Тусурбай-сулг, - на улицу Айрелен вышел на подгибающихся, деревянных после долгой неподвижности ногах, застегивая последние пуговицы на куртке. Молодого человека била крупная дрожь.
- Расскажите в двух словах, - Тусурбай освободил нагретое место, протянул ему термос, из которого сам как раз пил кисель, в ответ принял коробочку. Две пластины кварцевого стекла, по одной на воспоминания каждого человека. Толстые стенки из хромированного железа, внутри десять отсеков из мягкой ткани и картона – лишенная какой-либо индивидуальности заводская вещь.
Кварц исключительно восприимчив к Потоку, на него легко записать воспоминания, но так же легко и повредить запись. В железной экранирующей упаковке, именно такой, обезличенной, памятные пластины продавались, в ней же и хранились. У самого Тусурбая чехол для кристаллов был фамильный, с тонкой гравировкой.
- Спасибо, - Айрелен принял термос, по-простому протер горлышко рукавом рубашки и отпил густое сладкое варево, - если одним словом, то касситерит.
Тусурбай не торопился, ждал еще слова. Айрелен посидел, задрав голову к небу, выпил еще киселя, с благодарным кивком вернул напиток хозяину и разродился:
- Понятия не имею, как наши геологи везли образцы руды олова. Судя по всему, минералы хранились как попало, без должного экранирования. Авартис не привык ходить по осенней тайге, касситерит, добытый в зоне с аномально высоким фоном, усилил естественные ошибки восприятия, спровоцировав наведенный психоз.
- Действительно, в том зимовье, где они остановились, Поток силен… мы пойдем туда завтра.
- Я не вызывался… - вскинулся было Айрелен, но Тусурбай остановил его одним взглядом и повелительным движением кисти. Может быть, боною не было дано чувствовать посмертные изменения, но материальным миром и чужим разумом он повелевал несравнимо лучше Айрелена.
- За днем придут и события. Что случилось с Турманилом? Тоже психоз? Вы усмирили их дух?
- Там нечего усмирять, поможет только кремация. Турманил психоза избежал, его раны случайны, он пытался отобрать у напарника нож.
- Что же… идем кремировать, - Айрэ только что не шипел. Тусурбай поднялся с насиженного места, от души размял ноги и снисходительно объяснил невольному напарнику, - Айрелен-сулг, я ведь не спрашиваю, что привело вас в мой поселок, где ваши документы, почему вы остались без работы и жилья. Половина тайги живет параллельно закону, до первой правительственной ориентировки, но все мы здесь братья, помогаем друг другу… Будьте полезны обществу, и общество будет полезно вам. Я проведу кремацию, от вас же прошу страховки и документального свидетельства.
***
- Поднимайся, Айрэ, все равно разбудят…
- Аэ?
Домой разошлись заполночь, шатаясь и хватаясь друг за друга, как пьяные. Насквозь промерзшие тела оказались одному Тусурбаю не по зубам, и даже с помощью Айрелена горели почти час, с тяжелой копотью и смрадом.
Искусство Мунабыра-сулг, Верховного боноя, было действительно велико. Три ломаных ряда стеклянных пластин одинаково хорошо удерживали беспокойный дух, чудовищный жар и продукты неполного сгорания органики. Дым от мрачного костра шел ровным столбом в открытый потолочный люк, а навстречу ему падали редкие снежинки, конденсирующиеся из воздуха – температура падала.
Айрелен, южное создание, по такой погоде промерз до костей, и наутро мучился от ломоты во всем теле – сказывалось и чудовищное переутомление. Вылезать из уютного закутка в смотровой, пропахшего травой и расположенного через стену от топящейся печки, совсем не хотелось.
- Мало я тебя лечил, подобранец? Неужели без куртки в морге сидел?! – ворчать Сабир ворчал, а в закуток пришел не с пустыми руками, с большой чашкой травяного отвара, только что из печи и щедро насахаренного. Светало по зимнему времени поздно, но лучи утреннего солнца успели выровняться, дать короткие тени на стене.
- Не простыл я, дедушка, не шуми. Просто устал. А, все понятно…
Тусурбай-сулг был мрачен и бледен, а также щеголял живописными синяками под глазами и ввалившимися щеками. В смотровую вслед за хозяином он проскользнул невесомой тенью, так и замер на пороге, деликатно опираясь на дверной косяк. Южанин-салгахэ был на свой лад красив, вроде бы даже имел жену, но сегодня день не задался и у него.
- Хоть режьте, Тусурбай-сулг, никуда не пойду. Гоните из деревни, ваше право, но помощник из меня сегодня никакой.
- Ой и изнеженные вы, северяне, то есть, простите, регайнери… - Тусурбай, выпусник ай-Эминел, прекрасно владеющий атанийаном, вложил в традиционное обозначение одаренных невероятный сарказм.
- Ой, не подначивал бы ты, боной, если помощи хочешь, - старому Сабиру, простому смертному, небогатому деревенскому фельшеру, позволялось чуть больше, чем другим, и сейчас дед смотрел на ссорящуюся молодежь свысока, - сам сегодня свечку не потушишь.
Кружка в руках была глиняная, толстая и тяжелая, приятно нагревшаяся от раскаленного питья. Весело было бы выплеснуть густое сладкое варево на нарядно одетого боноя, не поленившегося повязать очелье с золотыми подвесками и яшмой. Айрелен сделал пару длинных глотков, успокаиваясь, отставил кружку на пол и плотней завернулся в толстое стеганое одеяло.
Тусурбай осел на скамейку.
- Пойдем завтра, самое позднее – послезавтра. Сегодня у меня все равно дела в деревне. Айрелен-сулг, не знаю, сколько мы проведем в зимовье, рассчитываем на ночевку…
Собираться. Думать. Неокрепшее после тяжелой болезни тело брало свое, прошлой ночью Поток выпил из Айрелена все силы, пусть занимался он вполне привычными делами. И тело, и разум сковывала апатия…
Сабир посмотрел на своего постояльца сочувственно и ушел по своим делам, а вот Тусурбай презрительно вскинул бровь.
[Тусурбай] Северный неженка… как же ты хочешь остаться в наших краях, если расклеился после небольшой работы на морозе? Завтра будет не теплей и уж точно не проще. Наверно, было ошибкой просить помощи, но и один я не справлюсь… брать учеников – они вообще опыта не имеют. Что же делать, Южная Мать…
Грубый выпал пролетел мимо цели. Глаза у Айрелена закрывались сами собой, а сознание соскальзывало даже не в сон, а в тяжелое, нездоровое забытье. Взвился северянин лишь после хорошей оплеухи.
[Айрелен] Да когда же ты отстанешь?! Хочу тихой жизни вдали от всех выродков этого выродочного мира, но нет, тащат в ночь, потом поднимают полумертвого из постели… далось мне то зимовье, надо действительно уходить из деревни.
Глаза в глаза, воля к воле. Тусурбай, сам проникшийся чужой бессильной злостью, насильно впихнул в руки Айрелену кружку с питьем.
[Тусурбай] Зимовью-то не холодно и не жарко, а вот ты вставай ради себя, пока не подох.
- Вот дурак… скажи мне, добрый человек, ты впервые так силы растратил?
- Не случалось раньше.
- А ну, допивай все из чашки, а потом встал, попросил у Сабира обед подобрей. Ты чуть в обморок не упал. И в дорогу о еде позаботься, у Сабира спросишь, что лучше взять.
Вот так и случается. Айрелен задумчиво проводил взглядом боноя, от души хлопнувшего дверью. Апатия сменилась раздражением и ушла, сладкое варево немного отбило желание лечь и помереть. Определенно, дел много…
***
Ослепительно-яркое солнце бросало на нетронутый снег почти синие тени. Ударивший вчера мороз расписал сверкающей изморозью каждую веточку, каждую травинку, еще не успевшую скрыться под тонким слоем снега.
- Не вовремя мороз ударил, все ягоды повыморозит… - вздохнул Тусурбай, осматриваясь.
Погода всю декаду стояла ясная, бесснежная. В деревне люди успели затоптать снег, на тропинках ослепительно-белый перемешался с грязно-желтым и припорошился угольной копотью сверху. Здесь же, среди первозданного леса, сохранились следы той ночи, когда погибли незадачливые геологи.
- Айрелен, проходите пока в дом, осматривайтесь. Я постараюсь найти, где погиб Турманил, - за работой Тусурбай легко откинул уважительное «-сулг», пришлый одаренный был ему почти ровней. Так уж вышло, что в деревне долгие годы не рождалось одаренных. Среди своего поколения старший боной был единственным, потому и получил внушительное звание в неполные сорок лет. Двое его помощников только-только заканчивали обучение и были младше Айрелена, ну а десятилетнего Усларбая, еще не подчинившего себе огонь, можно было вовсе не учитывать.
В маленьких деревнях старший боной – и судья, и полиция, и начальник ополчения. Ученики самого Тусурбая и старого Мунабыра, посвятившего старость науке и передаче знаний, ходили в самые опасные участки тайги, заговаривали стекло, ставили на дома нехитрую защиту, именно их, безусых юнцов, вызывали разбирать несложные споры. Тусурбай же еще в молодости, в городе на учебе, не поленился ознакомиться с основами следственно-розыскной деятельности. Для города – так себе, средней руки ищейка. Для села, где убийства идут в плохую десятину поштучно – достаточно.
Знаком велев Айрелену не затаптывать отчетливые следы охотников, сам двинулся так же, по нетронутому снегу. Тропинок в лесу не было, но в некоторых местах моховая подложка разрослась гуще, вытеснив траву, там и было натоптано гуще всего. Тусурбай же двинулся наоборот, по траве, собирая на меховые унты серебряную изморозь.
Боль и спокойствие. Тяжелый морок – и ясная тишина. Уродливый кокон пыли, брошенный в чистое озеро. Это место действительно несло в себе огромную силу, которая сейчас почти заглушала эхо страшной, нелепой и ненужной смерти. Тусурбай переместился на соседнюю с домиком поляну, примерно за двести шагов, но и вблизи жилья стоило большого труда заметить, что здесь недавно произошло.
Лесной домик расположился на естественном пригорке и толстом фундаменте. Четыре стены, почти плоская крыша, настеленная дерном, просторное крыльцо под навесом, с перил до сих пор свисал моток прочной веревки для силков. Вероятно, геологи охотились на долгих стоянках. Одно окошко напротив входа, короткая печная труба.
- Осматривайтесь в доме. Прежде, чем начать «занулять» Поток, запишите все, что увидите. Имеете опыт описания мест преступлений?
Айрелен удержался от усмешки. Именно с выезда на «мокрую» для него началась работа.
- Имею, Тусурбай-сулг.
- Тогда не мне вас учить. Если я понадоблюсь, не разделяйте сознание, кричите.
Оно и естественно, покричать. Разделение сознания, любой призыв к Потоку может исказить картину произошедшего, стереть нежный отпечаток, поэтому Тусурбай не переместился прямо на крыльцо, потому же не стоит пользоваться мысленной связью.
Тусурбай двинулся по самой натоптанной дорожке к поляне, на которой охотники переждали ночь, Айрелен же взбежал на крыльцо. Дверь была заперта от зверей, не от людей – на толстый засов.
Внутри обстановка осталась нетронутой. Кровь почернела и почти полностью впиталась в доски пола, мороз убил все запахи. На столе все еще был разложен ужин – вяленое мясо, каша с разваренными сушеными грибами. В чашках – недопитый чай. У плиты в луже льда, тянущейся от стола, лежал чайник. Вероятно, его сшибли в драке. Кроватей здесь не было, спать можно было лечь на древний сундук с хозяйственной утварью и припасами или на две лавки. Сундук и сейчас был застелен походным спальным мешком, второй, изрядно промокший и заскорузлый, был аккуратно сложен под обеденной лавкой. Распотрошенные рюкзаки примостились у входа, а на второй лавке стоял наготове таз и полотенце – Турманил собирался выкупаться в тепле. Под потолком висела наполовину содранная ловчая сеть.
Айрелен был готов к тому, что почувствует. Тот же звеняще-чистый, омывающий сознание и окрыляющий Поток, который на поляне перед домом почти полностью заглушал эхо прошлого, здесь, непосредственно на месте смерти, напитал пролитую кровь и придал запечатленным в ней воспоминаниям исключительную силу.
Турманил и Авартис заканчивали ужинать, собрались выкупаться и спать, когда все началось. Большой чайник уютно ворчал, согревая воду, в большой бочке дожидалась своего времени свежая вода из реки. Будет чем вымыть посуду и самим вымыться после двух недель похода.
- Ложись отдохнуть, Аврэ, я все уберу, - посоветовал Турманил. Авартис смотрел в окно, почти не мигая. Конечно же, через раз попадал ложкой и мимо миски, и мимо рта – на коленях у геолога остывала лепешечка из каши, как у маленького.
- Аэ? Нет, я еще посижу, подежурю первым.
- Да ну. Сегодня можно нормально выспаться, а потом пара переходов – и уже поселок… как думаешь, сможем убедить снежнокамского боноя перенести нас в город?
Авартис не ответил. Услышав о переходах по лесу, он вздрогнул всем телом и тяжело замотал головой.
- Аврэ… эй! Ты что-то слышишь? Увидел?
Турманил на всякий случай обернулся к окну, в которое так внимательно смотрел напарник. На дворе сгущались сумерки, тучи заволокли ущербную, почти нитевидную Аобрисс и налились почти багровым светом Эйрисс. Красноватое низкое небо, черная земля в проплешинах сероватого подтаявшего снега. На мгновение показалось, что за окном пролетела какая-то птица, но оказалось – всего лишь качались ветки.
- Звери сюда точно не подойдут… ш-аэ, ты что делаешь?!!!
Авартис спокойно и методично, как режут хлеб, полосовал собственные ноги. Одно движение – и на крепких ботинках с толстыми носками разлетелись завязки. Повисли лоскутами брюки.
- Аэ! – к тому моменту, как Турманил схватил напарника за руку, порез дошел до самого бедра.
Авартис, коренастый, крепкий, отмахнулся от помехи не глядя и не отпуская ножа…
В реальности был скрип двери, у которой стоило бы смазать петли, и шорох мягких унтов – Тусурбай вернулся с поляны и проводил обыск с опись. Айрелен, глубоко ушедший в мир Потока, даже не заметил чужого присутствия.
- Ничего нового, Тусурбай-сулг.
- Я и не ждал нового, - тихо заметил Тусурбай. Салгах-дэлхин прекрасно знал, с чем столкнется здесь, успел подготовиться, и сейчас был отстранен и непоколебим, как древний ледник, - отпечаток напитался от Потока, замкнулся сам на себя и сам не исчезнет.
Миски и чашки с остатками ужина оказались аккуратно сложены в большой таз, а на столе красовалось содержимое одного из походных рюкзаков. Плотный ком одежды, обернутый в свитер – на лавку. Небольшая коробочка аптечки, прочные черные нитки с иголкой. Топор, моток прочной веревки, штыковая лопатка, отбойный молоток, - с боков рюкзака, их привешивали на многочисленные петли и карабины. Между одеждой и спальным мешком, которым обычно затыкали рюкзак сверху, лежала еще одна коробка – большая, в прочном алюминиевом корпусе. Внутри на толстой войлочной подкладке поблескивало стекло, цветными каплями лежали пузырьки с сухими и жидкими реактивами, отдельной связкой лежали шпатели. Нашлось место и мраморной ступке с пестиком. Ну а чтобы сказать, для каких именно исследований этот набор предназначен, нужен специалист более узкий, чем Айрелен, которому в работе хватало самых основ химии. Куда больше фармакологу-артефактору и специалисту морга пригождалась анатомия и ботаника.
- Ну, затем мы и здесь, - нетерпеливо пожал плечами Айрэ, поднимаясь на ноги. Зимовье выстыло до уличной температуры, и мороз успел забраться под куртку, выстудить кончили пальцев в перчатках и даже заморозить толстые меховые унты. Больше всего хотелось выпить горячего чая и согреться.
- Сначала я разведу огонь, в таком холоде мы ничего не сделаем, - согласился с его мыслями Тусурбай, - опишите пока личные вещи.
Дно первого рюкзака было забито припасами. Полоски вяленого мяса, остатки крупы, соль, сахар. Во втором рюкзаке был тот же сверток одежды, инструменты, аптечка, но главное – образцы. Коробка с пробами нефти в прозрачных толстых флаконах, образцы торфа и угля. Черные, с масляным блеском кристаллы – касситерит.
- Так я и думал… неэкранированный касситерит. Авартис нес образцы проб в бакелитовой коробке, без надежного экранирования. Решили сэкономить на весе упаковки, а кристаллы за время пути восприняли естественные в лесу галлюцинации и усилили.
А материал-то прекрасного качества, хоть в минералогический музей сдавай для экспозиции. Аккуратные правильные грани, ни единого изъяна во внутренней структуре. Идеальная матрица для записи, которой Айрелен не рискнул касаться – даже из коробки, через ткань и толстый пластик тянуло тяжелым безумием, которого в помещении и так хватало.
Еще через пятнадцать минут в печке весело заплясал огонь из местных запасов дров. Салгахи, не считаясь с положением в обществе, уселись плечо к плечу, пододвинули ближе к теплу заледеневшие руки-ноги.